КРЮКОВ
Владимир Викторович
Почетный атаман АКВ
г. Хабаровск
Со второй половины ХVII века и вплоть до нашего времени одним из ключевых дискурсов в стратегическом противоборстве мировых держав является борьба за направленность сознания и массовое психологическое умонастроение людей [1]. Метод массовой агитации, впервые возникнув в конце ХVII века, к рубежу ХХI века приобрел особую значимость как важнейший инструмент обеспечения победы в объективно существующей межгосударственной конкуренции за демографические, ландшафтные и сырьевые ресурсы планеты. В исторической ретроспективе недооценка значимости массовой пропаганды привела, в частности, Российскую империю к сокрушительному проигрышу в Первой мировой войне именно в тот момент, когда финальная победа русского оружия казалась фактически предрешенной.
Вышеизложенное обстоятельство накладывает особую ответственность на специалистов отечественной исторической науки – в части результирующих выводов их исследовательских штудий. Поясним это на актуальном примере, имеющем прямое отношение к истории Амурского казачьего войска.
В 1911 году наказной атаман Амурского и Уссурийского казачьих войск Платон Алексеевич Лечицкий инициировал создание первой хронологически полной истории Амурского войска. Эту кропотливую работу в весьма сжатые сроки выполнил войсковой историограф Родион Сидорович Иванов. Собрав в целом основательный, качественный материал из архивных дел АКВ и трудов историков того времени, войсковой старшина Иванов допустил, к сожалению, в своей работе некоторые досадные погрешности. В частности, фокусируя – подчас весьма эмоционально – внимание своих читателей на второстепенных, крайне поверхностных выводах. В материале о трансамурском рейде Василия Даниловича Пояркова, например, Р.С. Иванов подверг деятельность первого исследователя Амура «уничтожающей», а на поверку малообоснованной критике [2; С. 20–23]. С особенным пылом войсковой историограф сфокусировал внимание читателей на факте «поганого людоедства» казаков-поярковцев, которое в реальной обстановке стало хотя и печальным, но единичным (вынужденным) эксцессом. Родион Иванов (а за ним, к сожалению, и другие популяризаторы истории АКВ), вытащив на рубеже ХХ века из пыльного сундука истории жупел казацкого «людоедства», вероятно и не предполагали, что этот жупел впервые был сработан в 1676–1683 гг. в недрах маньчжурской военной администрации империи Цин.
Первые сведения о казаках в Забайкалье и Приамурье относятся к началу ХVII века. В этот период состоялось несколько казацких первопроходческих экспедиций на восток Евразии. Большую роль в консолидации казацких ватаг (станиц) в их движении на земли Восточного Забайкалья и Приамурья сыграл Якутский острог, основанный в 1632 году и вскоре ставший центром распространения казацкой колонизации в регионе. Именно из Якутского острога в 1643 году отправилась на Амур первая военная экспедиция Василия Даниловича Пояркова. Целью экспедиции стала проверка сведений, ранее полученных от казаков, уже побывавших на юге Дальнего Востока и утверждавших, что там есть могучая река, текущая по благодатной земле, богатой пушным зверем, лесом и серебром. В состав экспедиции В.Д. Пояркова было отобрано 132 казака, 15 «гулящих людей» (казаки вне государственной службы), два целовальника, два толмача (переводчики) и два кузнеца. Вооружение отряда состояло из пищалей и дульнозарядной пушки (калибр ядра «полфунта»), боезапас пушки составлял 100 выстрелов [3; С. 11].
Экспедиция выдвинулась из Якутска 15 июля 1643 г. на шести стругах. Вначале маршрут казаков шел вниз по реке Лена до устья реки Алдан. Затем последовал долгий переход вверх по Алдану по рекам Учур и Гонам. Путь был тяжелым: часто струги приходилось перетаскивать через пороги волоком. Общее время пути по реке Гонам составило около пяти недель. Впоследствии, в своих «распросных речах» Василий Поярков подробно описал те значительные трудности, которые пришлось преодолеть казакам при движении вверх по каменистому, очень порожистому руслу Гонама.
Весьма часто в специальной литературе (возможно с «легкой руки» Р.С. Иванова) делаются попытки обвинить В.Д. Пояркова во всех смертных грехах, начиная от «жестокого самодурства» и кончая «поганым людоедством». В действительности же Поярков допустил всего одну, но весьма крупную ошибку стратегического уровня. В дальнейшем эта ошибка привела экспедицию к неизбежной череде неурядиц, трагедий и, как следствие, очень жестких решений атамана с целью избежать финальной катастрофы. В детальной, толково составленной инструкции якутского воеводы П.П. Головина начальнику первой Амурской экспедиции приписывалось следующее.
«А будет волею Божиею зима займет вскоре и до лду будет на Зию через волок перейтить не поспеть совсем, и Василью, переведчи государеву казну, запасы все и судовые снасти за волок за Зию, и поставить на берегу зимовье крепкое с нагороднями <…> оставить у казны служивых людей 30 человек, которые б умели суды сделать, а самому со всеми людьми, прося у Бога милости, итить нартами вниз по Зие-реке <…>. А казны Государевы и судовых снастей, которые с вами надобет на Зию-реку, на сей стороны волоку не оставливать…»[3; С. 10].
Сегодня уже невозможно достоверно установить: что же, на самом деле, побудило Василия Пояркова нарушить вышеприведенное, весьма разумное предписание воеводы и, оставив основные запасы продовольствия почти за 200 км от перевала на Зею, отправиться налегке во главе передового отряда из 90 казаков в неизведанные дебри Приамурья. Скорее всего, Поярков рассчитывал на «добрый прокорм» в богатых городках местных аборигенов, живущих по Зее, – о наличии таких городков на этой реке он слышал от других казаков или же читал в их «скасках». Однако дауры оказались опытными воинами, которые отнюдь не горели желанием снабжать своими запасами северных пришельцев, а быстро приходящая на востоке Сибири зима резко оборвала глубокими снегами на Становом хребте возможность обратной ретирады из бассейна Амура. Выполни Поярков наказ воеводы или организуй мирную зимовку всего отряда в удобном месте, тогда не погибли бы на Зее от боестолкновений и голода около пятидесяти казаков [4; С. 52–53]. Впрочем, обо всем этом легко рассуждать postfactum, а в середине ХVII века Василий Поярков, оказавшийся первым среди европейцев в лесных урочищах Приамурья, был попросту обречен на решение задач первой в истории Амурской экспедиции «методом проб и ошибок»…
С наступлением устойчивых морозов осенью 1643 года Поярков решил оставить часть казаков зимовать возле судов в верхнем течении Гонама, а сам налегке с отрядом в 90 казаков пошел зимником на нартах вверх по рекам Сутам и Нуям. За две недели он миновал Становой хребет и впервые проник в бассейн р. Амур, открыв сначала реку Мульмуга, а затем, еще через две недели, вышел к реке Зея (земли Даурии). 13 декабря 1643 года в 80 км от реки Амур казаки Пояркова впервые имели боестолкновение с даурами «князца» Доптыула. Хотя дауры в финале боя понесли потери и были отброшены, Поярков понял, что впереди его отряд ожидают новые, уже более масштабные схватки с аборигенами. Требовалось в самые сжатые сроки построить укрепленный военный лагерь, за стенами которого вероятность успешной обороны от атаки инородцев была значительно выше. Казаки выбрали удобное, хорошо простреливаемое место на высоком мысу реки Умлекан и немедленно приступили к сооружению стен походной крепостицы.
Вскоре, в самом начале января 1644 года тактическая предусмотрительность Пояркова принесла свои плоды: дауры атаковали казацкий острожек крупными силами, однако все их штурмы были отбиты с большими потерями среди атакующих. Неудача не смутила инородцев, они видели малочисленность отряда казаков и решили взять острожек в осаду. Попытка Пояркова отправить за пределы крепостицы отряд из семидесяти фуражиров закончилась полным фиаско: дауры убили десять казаков и вынудили остальных отступить.
В поярковской крепостице наступил голод: казаки стали примешивать к муке истолченную кору деревьев, в пищу пошли коренья дикоросов и падаль. Дауры все плотнее сжимали кольцо осады, а затем, увидев явное ослабление физических сил казаков, вновь предприняли несколько штурмов. Однако Поярков оказался опытным боевым командиром: казаки подпускали инородцев вплотную к стенам, спокойно выжидая, пока их боевые порядки достигнут максимальной плотности, затем в сгрудившуюся толпу атакующих следовал дружный залп из всех казацких пищалей. В итоге по всему периметру умлеканской крепостицы стали лежать непогребенные, замерзшие на морозе трупы дауров.
Голод в остроге крепчал. Поярков лично перешел на питание древесной корой с примесью муки. В этой критической ситуации на помощь осажденным пришла жесткая, непреклонная воля их атамана: Поярков приказал в обязательном порядке включать в ежедневный рацион казаков мышечную ткань, срезанную с окоченевших трупов дауров. Впоследствии некоторые российские историографы ставили в вину Пояркову этот «людоедский» приказ. В уже упоминавшейся выше работе войскового старшины Р.С. Иванова деятельность первого амурского атамана получила весьма негативную оценку: «Потеряв более половины людей, он [Поярков] не закрепил Амурский край за Русью, а только озлобил тамошних жителей, оставив о себе среди них недобрую память: казаков стали называть погаными людоедами» [2; С. 22].
В связи с обвинением казаков отряда Пояркова в «поганом людоедстве» важно понять, что пойти на этот шаг казаки решились ввиду очевидной, уже близкой гибели от летального голода. Казаки оказались перед суровой дилеммой: выжить, употребив в пищу некоторое количество плоти своих поверженных врагов, – или гарантированно погибнуть. Как мужественные люди, умеющие обуздывать начетнические фобии и бытовые «хотелки», казаки выбрали первое решение.
В середине ХVII века в Приамурье отнюдь не вынужденным, а даже специальным (ритуальным) людоедством нельзя было никого удивить – ни генетически очень различных аборигенов, ни китайцев. И те, и другие вкушали плоть своих поверженных врагов, подчас, по-видимому, с явным пристрастием. В исторических источниках факты ритуального каннибализма азиатских народов зафиксированы неоднократно. Например, корейский военачальник Син Ню, принимавший личное участие в победоносном сражении амбаня Шархуды с казаками Амурского войска (1658 г.), однозначно зафиксировал в своем военном дневнике, как союзные маньчжурам амурские инородцы поедали тела павших казаков. «13-й день. Пасмурно. Выступили с места сражения и прибыли в устье Амура [вернее: в устье Сунгари. – ВК.], где и заночевали. <…> Лесные варвары и собачники [разные племена аборигенов Амура по Син Ню], находя в поле разбросанные тела врагов, резали их в куски и поедали».
О ритуальном людоедстве амурских аборигенов, по мнению историка А.М. Пастухова, свидетельствует также донесение атамана Онуфрия Кузнеца о посольстве Третьяка Чечигина, которое безвестно исчезло на пути через земли дючеров в империю Цин. Проводя рейд устрашения против дючеров, казаки-амурцы неожиданно нашли в покинутых домах аборигенов личные вещи и окровавленные обрезки одежды членов посольства. Весьма вероятно, что дючеры не только убили, но и съели послов Московского царства [5].
Ритуальное и вынужденное людоедство неоднократно зафиксировано и в китайской этнополитической истории, причем ханьские историографы, в отличие от российских коллег, отнюдь не стремились в прошлом (и не стремятся ныне) по этому поводу посыпать свою голову пеплом. Например, казнь некогда всесильного временщика Лю Цзиня в 1510 году (эпоха Мин) сопровождалась эксцессом массового ритуального каннибализма. Лю Цзинь – лидер «Восьми тигров», могущественной группы евнухов, контролировавших императорский двор Мин, был убит по приказу императора Чжэндэ. Формальным поводом для казни евнуха стало обвинение в подготовке им государственного переворота в Пекине. Император приказал умертвить Лю Цзиня путем применения казни «смерть от тысячи порезов». Лю Цзинь не выдержал полного объема экзекуции, он умер на второй день истязаний – после около 400 порезов. Однако, добропочтенные ханьцы, невзирая на факт смерти некогда всесильного временщика, продолжали кромсать его бездыханное тело еще более суток, доведя общее число нанесенных порезов до 3357. Дальнейшие события подробно изложены в этнополитической хронике «Мин ши цзиши бэньмо» (Т. IV; Гл. 43).
«Император приказал больше о нем [о Лю Цзине. – ВК.] не докладывать и четвертовать его. На 3-й день выставили голову Лю Цзиня. Тюремный приговор и изображение казни распространили по всей Поднебесной [т.е. по всей территории Мин]. Все пострадавшие наперебой старались купить его [Лю Цзиня] мясо и есть. Были такие, которые один цянь [денежный номинал] отдавали за тонкий кусочек мяса» [6; С. 121].
Вынужденное (голодное) людоедство в XVI–XVII вв. приобретало в Китае не менее чудовищные формы. В начале 1642 года (т.е. приблизительно за год до казацкой трагедии в Умлеканском острожке) войска предводителя крестьянского восстания Ли Цзычена осадили город Кайфэн – один из немногих еще не покоренных оплотов угасающей династии Мин. Осада города происходила в несколько этапов, и к июню 1642 г. в Кайфэне фактически закончилось продовольствие. Власти города, под руководством решительного китайского еврея Ли Гуаньтяня (Ли Куань-Тейн), предпочитали не церемониться с кайфэнскими обывателями. Была проведена принудительная скупка у населения продовольствия, более похожая на насильственную реквизию. Затем специальные отряды приступили к силовым изъятиям хлебных запасов у населения. В городе постоянно происходили обыски, – весь рис, найденный в домах, в потайных ямах, в стенах хозяйственных построек подлежал конфискации. Итог неумолимой политики Ли Гуаньтяня не заставил себя ждать: в августе в Кайфэне началась настоящая охота на людей и массовое людоедство, поедание трупов убитых стало заурядным явлением. Хроника «Шоу Бянь жичжи» детально описывает, как это происходило (Л. 38 б).
«Люди ели людей. Случалось, что завлекали кого-либо и убивали; случалось, что толпа хватала одного человека и, разорвав, съедала. Каждому взятому в плен ломали ноги и бросали под стену, а солдаты и народ с опаской брали и съедали их. К концу 8-го и началу 9-го месяца [осады] отец съедал сына, муж – жену, старший брат – младшего, родственники поедали один другого» [7; С. 205–206].
С учетом вышеприведенных фактов, трудно предположить, что ситуация с угрозой летального голода в отряде Пояркова, равно как вынужденное употребление умирающими казаками плоти убитых ими врагов стало для амурских аборигенов явлением из ряда вон выходящим. Маньчжуры Цин, ставшие реципиентами весьма жестокой военной субкультуры минского Китая, также не отличались особо тонкой «духовной организацией», и вряд ли пришли в шок от произошедшего единичного эксцесса, призванного спасти жизни быстро угасавших от летального голода людей. В последующем военное ведомство маньчжуров постаралось извлечь из казацкой трагедии максимальные этнополитические выгоды для себя, но эти негативные, очень запоздавшие по времени квазиморальные оценки Цин диктовались отнюдь не гуманитарным «моральным кодексом», а исключительно утилитарными соображениями военно-оперативного характера.
Маньчжурам Цин, которые методично готовили, начиная с 1683 г., стратегический разгром военных сил Московского царства на Амуре, вероятно, имело смысл привлечь максимально негативное внимание к фантому «людоедства» казаков, но зачем это было делать в 1912 году войсковому историку АКВ Р.С. Иванову? Между тем казачий гуманитарий детально живописал в своей обобщающей монографии этот печальный, вызванный крайними обстоятельствами эксцесс, не поскупившись при этом на весьма уничижительные оценки произошедшей трагедии…
Как уже было отмечено выше, пропагандистский фантом «людоедства северных варваров» был сработан в 1676–1683 гг. в недрах военной администрации цинского императора Канси. Оценив неуступчивость посольства Московского царства под руководством Николая Спафария-Милеску (1676 г.), одаренный многими талантами государственного деятеля император Канси пришел к выводу о необходимости жесткой антиславянской политики в Приамурье, обеспеченной не только военными, но и пропагандистскими средствами.
В области идеологии стала разрабатываться версия о том, что славянские первопоселенцы, основавшие на Амуре остроги и деревни, являются на самом деле посланцами Ада – злобными демонами во плоти, которые при всяком удобном случае поедают настоящих людей (т.е. амурских аборигенов и маньчжуров). Цинские идеологи тщательно собрали все факты, которые свидетельствовали о жестоком обращении казаков с местными инородцами (таких фактов, к сожалению, Ярко Хабаров и ему подобные авантюристы предоставили немало). Особенно методично маньчжуры муссировали случаи безвестного исчезновения аборигенов в Даурии – все эксцессы такого рода сразу же записывались на счет «северных людоедов». Славянские первопоселенцы получили официальное маньчжурское наименование лоча, что означало – демон, поедающий людей. После успешного захвата маньчжурами Тайваня (1683 г.) идеология всеобщей борьбы народов Востока против славянских лоча стала внедряться в умы амурских аборигенов методом массовой агитации. На этом пути маньчжуры явно преуспели, поскольку противодействующим аргументом со стороны Московского царства оказалась лишь вненациональная православная схоластика. Легко оттеснив на обочину истории православных миссионеров, маньчжурские «политруки» дошли в своих агитационных рейдах до Восточного Забайкалья (агитация среди тунгусов) и даже до земель Якутского воеводства (работа с этническими якутами).
После окончательной капитуляции Московского царства на Амуре (что зафиксировал Нерчинский договор 1689 г.) по приказанию императора Канси ханьлинем (академиком) Чан Шу было составлено сочинение «Пиндин лоча фанлюэ». В этом трактате версия о северных плотоядных демонах была осмыслена в историософском контексте, и в частности было показано, как доблестные войска «совершенномудрого» императора Канси планомерно добились полного исхода якобы опасных для местных аборигенов славянских первопоселенцев из Приамурья.
В современную эпоху, учитывая происходящие на Дальнем Востоке, далеко не всегда позитивные геополитические трансформации, мы не должны забывать, что трансамурская экспедиция 1643–1646 гг., осуществленная казацким отрядом В.Д. Пояркова, стала для своего времени уникальным явлением. Казаки, невзирая на неимоверные трудности и трагические эксцессы, сопровождавшие их трехлетний рейд, сумели выполнить большинство поставленных перед ними задач. Русская цивилизация впервые получила надежные сведения о географии и гидрологическом режиме среднего и нижнего течения Амура, устья этой великой реки и прилегающей к нему акватории Охотского моря. Впоследствии эти ценные сведения позволили включить богатейший по природным ресурсам регион Приамурья в сферу экономических и стратегических интересов Московского царства, а затем и Российской империи.
Литература
- Лебон Г. Психология народов и масс. – М.: Академический проект, 2011.
- Иванов Р.С. Краткая история Амурского казачьего войска. – Благовещенск: Типография Войскового правления АКВ, 1912.
- Инструкция письмянному голове Пояркову// Чтения в Обществе истории и древностей российских. Кн. 1. – М., 1861.
- Ткаченко П.Е. Осень 1643 г. в походе В.Д. Пояркова// Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в ХVII–ХIX вв. Историко-археологические исследования. – Т.3. – Владивосток, 1998.
- Пастухов А.М. О наименовании России в цинских и корейских документах ХVII века. – URL: https://china.ivran.ru/f/Pastuhov A.M. O naimenovanii Rossii v cinskih i korejskih dokumentah ХVII veka.pdf. [Дата обращения 25.02.2024].
- Хрестоматия по истории Китая в Средние века (ХV–ХVII вв.). – М.: Изд-во МГУ, 1960.
- Симоновская Л.В. Антифеодальная борьба китайских крестьян в ХVII веке. – М.: Наука, 1966.